Александр О`Шеннон - Антибард: московский роман
Так я думал, отдыхая, а мне между тем с каждым днем становилось все хуже и хуже. Тупая боль где-то посередине груди не оставляла меня ни днем, ни ночью, я начал быстро уставать на своих одиноких прогулках, ел без аппетита, только потому, что еда была на редкость вкусной, и всякий раз после этого меня подташнивало. Утром у меня начала кружиться голова, когда я поднимался по лестнице, лоб покрывался холодной испариной, мне приходилось останавливаться и переводить дух, и настал день, когда меня мучительно, с судорогами вырвало вязкой зеленой желчью. С этого дня меня рвало каждый день, хотя я уже почти ничего не ел, и во рту всегда стоял горький привкус.
Я почему-то был уверен, что это от давления, от резкой перемены погоды — то шел мокрый снег, то выглядывало солнце — и из-за того, что я много курю. Вообще от усталости жизни…
Я хорошо запомнил тот вечер, когда я, перед тем как ложиться спать, зашел в ванную, чтобы посидеть в горячей воде, и посмотрел на себя в зеркало. Я был бледен, как никогда в жизни — хотя не отличался особой румяностью, — почти белый, с глубоко прорезавшимися морщинами у рта, с тусклыми глазами. Виски ломило, несмотря на то что я перед этим выпил две таблетки анальгина. Я пустил воду, присел на край ванны, стал смотреть, как она течет, и вдруг подумал: «Если я залезу в ванну, я из нее уже не вылезу». Не знаю, почему эта мысль пришла мне в голову, но я выключил воду и пошел спать. Я даже не могу сказать, что я спал в ту ночь. Едва я лег, я не то чтобы провалился в сон, я не отрубился, не отключился, я просто исчез, пропал, меня словно не стало. Это не был глубокий здоровый сон без сновидений, это было похоже на короткое беспамятство, и когда я открыл глаза, мне показалось, что я вообще не спал. Я был вдавлен в постель, будто весил тонну. Я лежал, смотрел в окно, за которым светило солнце, и понимал, что со мною что-то не так. В затылке раздавался пульс: «Бумм… бумм… бумм…», глухо и безостановочно, как барабан, тело сотрясалось от рвотных спазм, а ног и рук я вообще не чувствовал, они были раскиданы по постели, как привязанные к моему туловищу нити. Я буквально не мог пошевелиться, мышцы не слушались меня, и на мгновение мне стало страшно, но я успокоил себя: «Это все давление»… Чтобы встать и одеться, мне понадобилось полчаса. Я делал это медленно и плавно, переводя дух после каждого движения, пережидая, пока перестанет кружиться голова, обтирая ладонью вспотевшее лицо. Как только мне удалось пододвинуться к краю постели, я наклонился, и меня вырвало желчью. Она была такая густая, что свисала из моего рта до самого пола и никак не хотела отрываться, и я отцепил ее пальцами. Это отняло у меня столько сил, что несколько минут мне пришлось отдыхать. Когда я все-таки сел, сделав нечеловеческое усилие, меня уже знобило. Я сидел и смотрел на кресло, на котором валялась моя одежда; до него было два шага, но я должен был полностью сосредоточиться, собрать все силы, чтобы добраться до него…
А в затылке все бухало: «Бумм… бумм… бумм…» К этому времени я уже просто не думал о том, что со мной происходит, я воспринимал свое состояние как данность и мечтал только о том, чтобы добраться до кресла. Это была задача, которую я должен был выполнить во что бы то ни стало. Мне необходимо было одеться и дойти до медпункта, чтобы померить давление и попросить какую-нибудь специальную таблетку. И тогда все будет хорошо. Я уперся ногами в пол, расставив их на оптимальное расстояние, оттолкнулся от кровати руками и встал. В глазах у меня потемнело, я начал балансировать, но успел сделать шаг и уцепиться за кресло. Это была победа!.. Я стоял, сжимая скользкими руками подлокотники, наклонившись над креслом, и дышал со всхлипами. Я решил, что садиться не буду, чтобы лишний раз не вставать, и ждал, когда в голове прояснится. Мне стало совсем холодно, но это меня взбодрило. Я решился оторвать руки и выпрямился. Я с трудом, но стоял. Так, стоя, медленно, просчитывая каждое движение, чтобы не делать лишних, я оделся; труднее всего было надеть штаны — после первой натянутой штанины я долго стоял, держась за спинку кресла, и всем корпусом удерживал равновесие. В глазах у меня то темнело, то плыло, я весь дрожал… На ботинках я даже не стал застегивать «молнии», потому что для этого нужно было наклониться. «Хрен с ними…» — подумал я.
Одевшись, я почувствовал себя уверенней, хотя и не представлял, как я в таком состоянии доберусь до медпункта, который находился на первом этаже. Но я представлял, как я дыхну на докторшу тем, что у меня было во рту, и твердо решил почистить зубы. Покачиваясь на каждом шагу, как Мересьев на протезах, я направился в ванную. Дойдя до ближайшей стены, я облокотился на нее, и мне стало легче. В ванной я первым делом посмотрел в зеркало и убедился, что живой человек действительно может быть зеленым. Я даже не испугался, а просто смотрел на себя с удивлением, я уже плохо соображал и, помню только, как отметил с некоторым сожалением, что у меня нет губ — они посерели и почти сливались с лицом. «Пиздец!» — подумал я вяло. Тем не менее я все же принялся чистить зубы, и делал это долго и тщательно, стараясь не вдыхать освежающий запах мяты, от которого у меня опять начались позывы. Но все равно — как только я прополоскал рот, меня немедленно вырвало. Видимо, к тому времени в желудке не осталось даже желчи, и поэтому рвало долго, мучительно выворачивало, я сотрясался всем телом, казалось, что я разорвусь на части, я задыхался, и слезы ручьями бежали из глаз… Наконец изо рта что-то свесилось, отвалилось, я натужно прокашлялся и умылся холодной водой. Даже после холодной воды лицо не окрасил румянец. Впрочем, мне уже было все равно…
Некоторое время я стоял в ванной, пронизанный тягучей болью в желудке, упершись лбом в зеркало, и полуспал. Очнулся я с ясным пониманием того, что хочу сейчас же поехать домой. Я почему-то был уверен, что дома мне сразу станет легче, хотя всегда терпеть не мог свой дом и к родителям относился как к некой досадной неизбежности, данной нам за грехи. Постояв, я почувствовал себя несколько лучше и на почти твердых ногах добрался до телефона. Отдышавшись, я позвонил администратору, сказал, что плохо себя чувствую («Наверное, это давление…»), что хотел бы выписаться и не могли бы они заказать такси до Москвы. Меня уверили, что все будет исполнено. Я надел куртку, покидал в сумку какие-то свои вещи, причем делал это очень долго, потому что все время забывал, что мое, а что — нет, и так, в незастегнутых ботинках, осторожно поплелся к лифту. В коридоре я последний раз попытался улыбнуться своим соседям, эти славные люди проводили меня сочувственным взглядом, и возблагодарил Бога за то, что есть еще в России места, где не ломаются лифты.
Женщина-администратор отнеслась к моему состоянию с тревогой, даже спросила: «Может быть, вызвать врача?» — на что я ответил: «Нет-нет, спасибо, это давление, это со мной бывает, мне бы домой поскорей…», быстро все оформила и заверила меня, что такси будет с минуты на минуту. Я добрался до кресла в холле, упал в него и, кажется, задремал или просто лишился чувств, потому что вздрогнул, когда меня стали трясти за плечо. Надо мной стояли администратор и шофер. Я некоторое время тупо смотрел на них, ничего не слыша из-за сотрясающего мою голову биения, а потом попросил: «Помогите мне дойти до машины, мне очень плохо…» Они подхватили меня под руки, шофер взял сумку, и они буквально дотащили меня до такси.
— Да-а, парень… — констатировал таксист, качая головой, когда мы тронулись. — Перебрал, что ли?
— Нет, это у меня давление.
Ехали мы, наверное, долго, но я этого не помню, меня в первый раз в жизни укачивало в машине, я то отключался, то бессмысленно таращился в окно, борясь с подступающей рвотой, и думал только о том, чтобы не загадить машину этого доброго человека. Мне удалось совладать с собой, и когда мы подъехали к дому, он доволок меня до самой квартиры. Я дал ему на пятьсот рублей больше, чем мы договаривались, благо практически все деньги, выданные мне на безумства, остались целы. Он застеснялся, но взял и, уходя, сказал:
— Тебе бы, брат, в больницу…
Мать была дома и очень испугалась моего вида, но я, как мог бодро, заявил, что это просто давление и что мне нужно полежать. Я лег и мгновенно заснул, а когда проснулся, за окном уже было темно. Я чувствовал себя еще хуже, чем днем. Я лежал и пытался оценить свое состояние, прийти к какому-нибудь логическому умозаключению, но никак не мог сосредоточиться, и единственное, что мне приходило в голову, что это давление. Я даже не пытался встать, потому что понял — это невозможно; меня покачивало прямо в постели, а руки и ноги онемели окончательно. И вдруг мне захотелось вареную курицу. Именно не жареную, не копченую, не гриль, а вареную, мягкую и сочную, тающую во рту. Я вспомнил, что весь день ничего не ел, и вчера, кажется, ничего не ел, и это, наверное, у меня от голода. Мне захотелось курочки, как никогда в жизни, я был уверен, что вот съем я курочку — и поправлюсь…
